Кюно Ясухико: Борьба между природой и человеком - как В. Ф. Одоевский толковал шеллингианскую концепцию "природы"?

Борьба между природой и человеком:
как В. Ф. Одоевский толковал шеллингианскую концепцию «природы»?

1. «Природа» в немецком идеализме и романтизме

«человека» и «природы», «Я» и «мира» — одна из важнейших проблем в немецкой идеалистической философии от Канта до Гегеля. Развивая критическую философию Канта, Фихте провозгласил абсолютный приоритет субъекта над объектом. У Фихте «абсолютное Я» (absolutes Ich) — фундаментальный субъект познания, независимый ни от чего. По его мнению, природа есть «Не-Я (Nicht-Ich)», то есть, второстепенное существо, которое «Я» мыслит в своем сознании.

В отличие от Фихте, Шеллинг сопоставлял природу и дух как равноправные начала. Он считает природу существом «живым», органическим и однородным с «Я». По его мнению, природа есть «зримый дух», а дух — «незримая природа», т. е. внутренний дух и внешняя природа в сущности однородны. Основываясь на этом суждении, Шеллинг параллельно развивал две философские системы — с одной стороны, «натуральную философию» (Naturphilosophie), с другой, «трансцендентальную философию» (Transzendentalphilosophie). В первой изучается процесс движения от природы к «Я», а во второй — от «Я» к природе. Позже две эти системы слились в одну — «философию тождества» (Identitätsphilosophie). Ее фундаментальный принцип — абсолютное тождество природы и духа.

Фихте оказал сильное влияние на философские взгляды ранних немецких романтиков. Однако, отсутствие в его философской системе учения о природе вскоре стало восприниматься как серьезный недостаток. Отчасти поэтому романтики с энтузиазмом восприняли идеи Шеллинга, и особенно его натурфилософию.

«Его (Шеллинга — К. Я.) задачей было написать историю сознания, его развития от бессознательных природных форм к свободе человеческого духа. Рассмотрение всей природы как единого организма, всех физических явлений как «категорий природы» на ее пути к сознанию было тем подвигом, который возвратил внешнему миру реальность, утраченную им в философии Фихте. Мы не можем себе представить сейчас того одушевления, с которым романтическая молодежь приняла эту новую философию, как и новые открытия (гальванизма, кислорода и т. д.), которые, казалось, объединяли физический и духовный мир и одухотворяли всякое существование». (В. М. Жирмунский) ¹

Но в России влияние философии Шеллинга на интеллигенцию было гораздо сильнее и продолжительнее, чем даже на родине философа. «Это было давно, в самый разгар Шеллинговой философии. Вы не можете себе представить, какое действие она произвела в свое время, какой толчок она дала людям, заснувшим под монотонный напев Локковых рапсодий.»² Так один из персонажей «Русских ночей» В. Ф. Одоевского говорит о восторге, с которым русская интеллигенция в начале 19-го века восприняла философию Шеллинга.

Какова судьба шеллингианства в России? Как пишет современный исследователь, эволюция школы русского идеализма (исследователь называет это «диалектическим идеализмом» или «просветительским идеализмом»), возникшей под влиянием философии молодого Шеллинга, может быть условно разделена на три этапа: первый этап — появление и формирование (1800-е — середина 1820-х годов), в это время ее представляли Д. М. Велланский и М. Г. Павлов; второй этап — зрелость (середина 20-х — середина 30-х годов), представители — А. И. Галич, В. Ф. Одоевский, Д. В. Веневитинов, Н. В. Станкевич, Н. И. Надеждин; на этом этапе идеализм стал еще более распространенным в русском обществе и вместе с тем изменил свой характер. Наконец, третий этап — ее «жизнеспособный» распад (середина — конец 30-х годов), представители — А. И. Галич, Н. В. Станкевич, Н. И. Надеждин. В это время на смену «просветительскому идеализму» пришло новое поколение (А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. П. Огарев). Они были наследниками «просветительского идеализма», но уже перешли от романтической эстетики к реалистической. ³

На первом этапе, считает Каменский, русские мыслители обратили внимание не на философию духа (теория человека и общества, философия истории, этика, эстетика), а только на натуральную философию, онтологическую и гносеолого-методологическую проблематику. Это объясняется, во-первых, тем, что в России начиналось развитие естественных наук, а во-вторых, тем, что первые русские шеллингианцы — Д. М. Велланский и М. Г. Павлов — были естественниками. В это время философия Шеллинга исследовалась в узком академическом кругу, оставаясь малоизвестной для широкой публики.

Надеждин и другие. Многие из них участвовали в кружке «Общество любомудрия», изучали немецкую философию, особенно Шеллинга и Окена, и издавали альманахи «Мнемозина» (1824-25). Таким образом они старались популяризовать идеализм в России.

Разница между мыслителями первого и второго этапов в том, что в центре интересов последних — не натуральная философия, а философия духа. Это объясняется, по мнению Каменского, тем, что «интерес к ней (к философии духа — К. Я.), жгучий, настоятельный, все время инспирировался самой русской жизнью» и «соответствующие проблемы интенсивно обсуждались русской философией задолго до возникновения школы» .⁴

Другое мнение о значении философии Шеллинга в России высказывает В. В. Сахаров. Он полагает, что русская интеллигенция принимала философию Шеллинга как «прежде всего философию свободы — свободы от обветшалых старых идеалов, свободы творить идеалы новые». Философия раннего Шеллинга помогла русским любомудрам «освободиться от схоластического рационализма просветителей и нормативной поэтики классицизма» и «по-новому осмыслить бытие и человека».⁵

Оба исследователя придерживаются того мнения, что русские шеллингианцы придавали натуральной философии сравнительно меньшее значение, чем немецкие романтики. В контексте именно этого факта следует рассматривать идеи В. Ф. Одоевского (1804-1869), писателя, философа, музыкального критика, журналиста, педагога и общественного деятеля.

«Общества любомудрия», Одоевский высоко оценивал Шеллинга. Его статьи, посвященные философию, можно разделить на две группы: написанные в 1820-е гг. и в период с 1830 г. до второй половины 1840-х гг.⁶ «природы».

3. Первое увлечение философией Шеллинга. «Природа» в работах Одоевского 1820-х гг.

Одоевский впервые обнаружил интерес к Шеллингу в 1823 году. В письме к В. П. Титову от 20 августа этого года он признавался: «Шеллингу обязан я моею теперешнею привычкою все малейшие явления, случаи, мне встречающиеся, родовать (так перевожу я Французское слово: generaliser, которого у нас по Русски до сих пор не было)».⁷ Но в другом письме к Титову от 16 июля того же года он писал: «Я не читал еще ни Окена, ни Шеллинга. ибо все мои старания достать их до сих пор были тщетны <...> »⁸

Этот факт, на первый взгляд, кажется странным. Но это объясняется тем, что об идеях немецкого философа Одоевский узнал от «русских интерпретаторов». С 1816 по 1822 г. он учился в Московском университетском благородном пансионе, где читали лекции популяризаторы новой немецкой философии — Павлов и Давыдов. Кроме того, возможно, Одоевский читал сочинения Велланского. Таким образом, не следует возводить идеи Одоевского напрямую к философии Шеллинга, игнорируя влияние «русских интерпретаторов». И различие двух мыслителей проявилось ярче всего в трактовке понятия «природы».

Исходном пунктом философии раннего Одоевского является «идея интеллектуальной интуиции и основанная на ней платоническая, объективно-идеалистическая концепция первичности Абсолюта».⁹ «Абсолют» есть «общий род для всех предметов», отождествляющий «единое», «совершенное», «сущее» и «безусловное». Позиция Одоевского восходит к традиционному платонизму, он «провозглашает первичность идеального относительно реального».¹⁰ По его мнению, «идея сего совершенного единства Отвлеченного и Вещественного — есть Абсолют»,¹¹ «отвлеченное» и «вещественное», то есть «дух» и «природа» совпадают в «Абсолюте», «в некоем высшем идеальном начале».¹² Все это в основном соответствует шеллингианской философии тождества.

Но более самостоятельно толкует Одоевский отношение человека и природы в другой статье — «Сущее, или существующее». В этой статье, написанной, видимо в этот же период, автор утверждает, что «познание, без коего не может быть никакое другое есть Я и НЕ-Я». Я — это человек, НЕ-Я — «все предметы». По мнению автора, «общий род для всех предметов есть сущее» и все люди могут познать «НЕ-Я» и «сущее». Но в конце концов автор заключает, что «сущее кончается на границе природы; здесь первая ступень в мире мышления».¹³ Каменский считает, что здесь «природа признается вторичной».¹⁴

Таким образом, оказывается, что понятие «природы» интересует Одоевского меньше, чем Шеллинга и немецких романтиков. Тогда более важно для него было понятие «Абсолюта», которому в философии Одоевского придается религиозный смысл.¹⁵ — придать большее значение «трансцендентальной» философии, чем «натуральной» и также очевидно влияние платонизма.

Различие философских идей Одоевского и Шеллинга было еще незначительным в 1820-х гг. Но оно становится очевидным позже, в 1830 -1840 гг.

4. Понимание «природы» у Одоевского в 1830-х - второй половине 1840-х гг.:
О «Русских ночах» (1844)

1830-е годы - начало 1840-х годов — это «послешеллингианский период» в России. После неудачи восстания декабристов Одоевский и его друзья были вынуждены закрыть кружок «Общество любомудрия», и постепенно отошли от философии Шеллинга. В это время в Германии Шеллинга затмевает Гегель, а на смену Гегелю приходят младогегельянцы. Именно в 1844 году, когда молодые К. Маркс и Ф. Энгельс предприняли резкую критику Гегеля («К критике гегелевской философии права» Маркса, и через год — «Святое семейство» Маркса и Энгельса)¹⁶ — вышло в свет самое важное литературное произведение Одоевского — «Русские ночи». Его герои рассуждают о самых разных сторонах общественной жизни: о художественной литературе, истории, философии, музыке, экономике, естественных науках и других. Это произведение, как «термометр духовного состояния общества» (Эпилог, С. 154), четко фиксирует резкую перемену общественного настроения, в том числе, разочарование русской интеллигенции в философии Шеллинга. «Эпоха, изображенная в «Русских ночах» — есть тот момент XIX века, когда Шеллингова философия перестала удовлетворять искателей истины и они разбрелись в разные стороны». (Ночь вторая, сноска¹⁷ , С. 15).

«природы»? Ответить на этот вопрос помогает текст «Русских ночей».

«Так, например, вопреки общему мнению, я убежден, что поэту необходимы физические науки; ему полезно иногда нисходить до внешней природыбуквы в книге природы не так изменчивы, не так смутны, как в языке человеческом; там буквы постоянные, стереотипные» (Ночь шестая, С. 86 Курсив мой — К. Я.). «в природе нет воли— произведение вечной необходимости; растение цвело за тысячу лет, как оно цветет сегодня.» (Эпилог, С. 142. Курсив мой — К. Я.)

Такое понимание «природы» ближе не столько к живой, органической, динамической природе Шеллинга и немецких романтиков, сколько к мертвой, статической, механической природе, которую они отрицают. Это подтверждается и тем, что в «Русских ночах» слово «природа» употребляется с такими эпитетами как «внешняя», «грубая», «материальная», «вещественная». Иногда Одоевский употребляет слово «живая природа» (Ночь вторая, «Desiderata»¹⁸, С. 20; Эпилог, С. 141), но оно значит не «органическую природу», а «организм» или «органическое тело» в химическом смысле.

«внешней» и «материальной», подчеркивая в то же время самобытность человеческого духа. «Ты сравниваешь произведения природы с произведениями темной, холодной, бессильной области человека, — и природа торжествует над человеком, унизившимся до природы; но какие произведения природы могут достигнуть до произведений светлого , пламенного горнила души человеческой? Дух человека, исходя из одного начала с природою, производит явления, подобные явлениям в природе, но самопроизвольно, безусловно;» (Ночь седьмая, С. 98. Курсив мой — К. Я.). «<...> и во-вторых — читать две книги; одна из них называется Природой — она напечатана довольно четким шрифтом и на языке довольно понятном— Человек — рукописная тетрадь, написана на языке мало известном и тем более трудном, что еще не составлено для него ни словаря, ни грамматики. Эти книги в связи между собою, и одна объясняет другую; (Эпилог, С. 178. Курсив мой — К. Я.»

Таким образом, Одоевский подчеркивает не природы и человека, а их фундаментальное различие, тем самым явно полемизируя с шеллингианской философией тождества. В этом отношении интересна следующая оценка немецкого философа в «Русских ночах»: «В начале XIX века Шеллинг был тем же, чем Христофор Коломб в XV; он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, его душу!» (Ночь вторая, С. 15-6. Курсив Одоевского).

Открытие души человека — именно это Одоевский считал главной заслугой Шеллинга. Насколько немецкие романтики ценили выдвинутую Шеллингом концепцию «живой природы», настолько Одоевский восхищался шеллингианским пониманием человека. Поэтому ему был чужд «мистицизм природы», одинаково свойственный и романтической концепции мира и натуральной философии Шеллинга. И надо вспомнить, что уже в 1820-е гг. «трансцендентальная философия» имела для Одоевского большее значение, чем «натуральная философия».

«организма». У романтиков было очень употребительно понятие «организм», с помощью которого тот же Шеллинг характеризовал однородность, единство человека и природы. Одоевский также использует это понятие, но с противоположной целью — чтобы показать самобытность и превосходство человека над природой. В «Русских ночах» Фауст дает следующее определение «организма»: «обыкновенно несколько начал, или стихий, действующих с определенною целию» (Эпилог, С. 177).¹⁹ Природа у Одоевского — почти всегда «внешняя», «грубая», «материальная», «вещественная», тогда как «человек есть организм, составленный из элементов, требующих места и времени для своего развития» (Эпилог, С. 179). «Для организма», по Фаусту, «необходимо полное развитие его элементов, иначе — полнота жизни.» (Эпилог, С. 178) Таким образом, предназначение человека — развить совершенно все элементы человека-организма и осуществить «полноту жизни».

Одоевский использует это понятие и для характеристики проявлений человеческого духа. Во-первых, — искусства, которое мыслится как возможность идеального соединения элементов организма: «Человеку дана привилегия творить особый мир, где он может соединять основные элементы в какой хочет пропорции, даже в их настоящем естественном равновесии; этот мир называется искусством, поэзиею» (Эпилог, С. 180). Во-вторых, — это еще важнее — общества: «Если соединяются два человека дружбою ли, любовью ли, то образуется новый организм, в котором элементы отдельных организмов сограничиваются (модифируются), как сограничиваются кислоты соединением с щелочами; если к организму супружества присоединяется третий организм, тогда снова происходит новое воздействие между составными элементами, и так далее, до целого общества, которое в свою очередь есть новый организм, составленный из других организмов». (Эпилог, С. 179) ²⁰

В «органической» терминологии Одоевский интерпретирует также взаимоотношения России и Европы. В «Эпилоге» Фауст говорит, что Европа — «замкнутый организм», который закрывается в своих элементах, развивает их криво и односторонне, и не может понять элементы других народов. Но Россия еще при Петре Великом освоила стихии Европы, и тем самым стала способной к полному развитию своих элементов как «организм» (С. 180-181). Интересно, что только в конце «Эпилога», чаще всего повторяют слова «организм» и «Россия» (С. 177-183), и что после спора об «организме» и судьбе «Европы и России» возникает знаменитая фраза: «Девятнадцатый век принадлежит России!». Это свидетельствует о важности связи «организма» и «общества и народа».

Итак, согласно Одоевскому, человек, искусство, общество, народы (Европа и Россия) — «органичны». Кроме того, понятие «организма» он применяет даже к своим рассказам в «Русских ночах»: «Как бы то ни было, когда не существует равновесия и гармонии между элементами, — организм страждет; <...> ни развитие воли, ни дар творчества, ни сверхъестественное знание — будь он страною, обладающею всеми средствами силы, называйся он Бетховеном, Бахом, организм страждет, ибо не жизни.» (Эпилог, С. 180. Курсив Одоевского) Гибели государств в «Последнем самоубийстве» и «Городе без имени», мучительные страдания музыкантов в «Последнем квартете Бетховена» и «Себастияне Бахе», несчастье поэта, который приобрел сверхъестественную способность к познанию природы, в «Импровизаторе» — все это Одоевский объясняет отсутствием «полноты жизни» в организме. Итак, «организм» оказывается самым фундаментальным понятием в «Русских ночах».

Вернемся к началу: как Одоевский толковал концепцию «природы»? Как уже было сказано, его понимание «природы» ближе не к органической природе Шеллинга и немецких романтиков, а к механической природе мыслителей середины XVII-XVIII вв. (Декарт, Гоббс, Ньютон и Ла-Меттри). Здесь влияние просветителей XVIII века на Одоевского очевидно, как бы он сам не отрицал его.

Но вместе с тем, следует подчеркнуть, что Одоевский не разделял механистичного взгляда на природу, как на объект, используемый человеком в своих интересах. Обращаем внимание на следующие места в «Русских ночах»: «Чудное зрелище! за окном пирует дикая природа, холодом, бурею, смертью грозит человеку <...>» (Ночь первая, С. 9); «Как ремесленники, мы хватаемся то за то, то за другое орудие, а природа издевается над нами и при каждом шаге вперед отталкивает нас на два шага назад.»(Ночь вторая, «Desiderata», С. 20); «Да! железные дороги — дело важное и великое. Это одно из орудий, которое дано человеку для победы над природой; <...> в этом стремлении уничтожить время и пространство — чувство человеческого достоинства и его превосходства над природою; в этом чувстве, может быть, воспоминание о его прежней силе и о прежней рабе его — природе...» (Ночь третья, С. 35); «с появлением этого сподвижника проснулась и усмиренная на время сила природы. Грозные, неотступные враги с ожесточением устремились на человека и, как титаны в битве с Зевесом, поражали его громадой страшных вопросов о жизни и смерти, о воле и необходимости, о движении и покое, <...>» (Ночь восьмая, «Себастиян Бах», С. 120)

Природа у Одоевского не находится во власти человека. Напротив, это «анимальная» природа, которая противостоит человеческой силе и обнаруживает собственную агрессию. Отношение между такой природой и человеком — борьба. И более всего рассуждают о этой борьбе — в «утопиях» Одоевского.

«Природа» и «человек» в утопиях Одоевского

Одоевский написал четыре «утопии»: «Два дни в жизни земного шара» (1828), «4338-й год. Петербургские письма» (отдельные главы — 1840 и наиболее полная публикация — 1926), «Город без имени» (1839) и «Последнее самоубийство» (1844).

Утопии «Последнее самоубийство» и «Город без имени», впоследствии включенные в состав «Русских ночей» (1844), являются художественными воплощениями тогдашних популярных экономических теорий. В «Последнем самоубийстве», основываясь на учении английского экономиста Мальтуса о населении («население возрастает в геометрической прогрессии, в то время как средства существования — в арифметической»), автор изображает конец света, где люди страдают от голода и постепенно теряют человеческий облик. А в «Городе без имени» говорится о процветании и упадке города «Бентамия», который построен по утилитаристской теории английского мыслителя Бентама. В обоих произведениях Одоевский ставит одну и ту же проблему: «какое действие производит на душу человека одностороннее погружение в материальную природу» (РН, Ночь седьмая, С. 101). С точки зрения писателя, и учение Мальтуса о населении, и утилитаризм Бентама являются «преклонением пред законами вещественной природы» (РН, Ночь седьмая, С. 101). По Одоевскому, рабское подчинение закону вещественной природы, забвение людьми своей самобытности ведут к наступлению бесчеловечного мира. И следует добавить, что, осуществление такого мира ведет к глобальным природным катаклизмам, к тому, что природа мстит человеку: «в одно мгновение блеснул огонь; треск распадавшегося шара потряс солнечную систему; разорванные громады Альпов и Шимборазо взлетели на воздух, раздались несколько стонов... еще... пепел возвратился на землю... и все утихло... и вечная жизнь впервые раскаялась!» (РН, Ночь четвертая, «Последнее самоубийство», С. 58); «Предстали пред человеком нежданные, разрушительные явления природы: бури, тлетворные ветры, мор, голод... униженный человек преклонил пред ними главу свою, а природа, не обузданная его властью, уничтожала одним дуновением плоды его прежних усилий.» (РН, Ночь пятая, «Город без имени», С. 69)

Почему природа мстит человеку? Потому что, хотя «без силы человека нет жизни в природе» (РН, Ночь вторая, «Desiderata», С. 24), но люди забывают свое назначение и действуют эгоистически. Итак, в «Последнем самоубийстве» и «Городе без имени» изображен самый мрачный и безнадежный вариант отношений между природой и человеком.

«4338-й год. Петербургские письма» Одоевский предпринимает поиск другого варианта — идеального соотношения человека и природы.

«человек весьма примечательный в некоторых отношениях». Он хорошо владеет месмерическими опытами и умеет переноситься «в какую угодно страну, эпоху или в положение какого-либо лица без всяких усилий». При помощи этого искусства он переносится в положение Цунгиева, студента Главной Пекинской школы, который приезжает в Петербург и пишет письма своему другу в Пекин. Время — 4338-й год. Просвещенная Россия становится центром всемирного просвещения, и молодой, неразвитый Китай старается догнать Россию.

В этом будущем мире, на первый взгляд, люди покоряют природу. В нем можно видеть много блестящих продуктов технологии: тоннель построен под Гималаями и Каспийском морем и «электроход» ходит сквозь него; железную дорогу заменяет воздушный транспорт «гальваностат»; огромный вентилятор превращает суровый климат в мягкий; в огромном крытом саду с отоплением собраны всевозможные редкие животные и растения со всего мира. Посредством «магнетического телефона» даже живущие на далеким расстоянии могут разговаривать друг с другом. Весь крытый сад освещается электрическим снарядом в виде солнца, который не только освещает, но химически действует на растения. Светские люди одеваются в платья из «эластичного хрусталя разных цветов», развлекаются разными безвредными забавами, пьют вместо вина ароматные воздушные напитки, принимают «магнетические ванны», после которых впадают в магнетический сон. Таким образом, в «4338-ом году» писатель с богатой фантазией и точном предвидением (некоторые из продуктов технологии в «4338-ом году» сегодня осуществились) рассказывает о будущем мире, где люди господствуют над природой посредством передовой техники.

Но из-за этих блестящих продуктов технологии исследователи часто полагают, что мир в «4338-ом году» — оптимистический и статичный, прогрессивный с точки зрения технологии, но консервативный с точки зрения общественной системы (Сакулин, Цехновицер, Муравьев).²¹ Действительно, нельзя отрицать, что в «4338-ом году» Одоевский изобразил блестящие достижения науки и техники будущего. Но, если внимательно читать текст с точки зрения соотношения природы и человека, мы замечаем кое-где «тревогу» людей, скрытую в глубине их оптимизма: «Мы должны были выйти из электрохода и с смирением пробираться просто пешком между грудами метеорического железа; в это время на море была буря; седой Каспий ревел над нашими головами и каждую минуту, кажется, готов был на нас рухнуться; действительно, если бы аэролит упал несколькими саженями далее, то туннель бы непременно прорвался и сердитое море отомстило бы человеку его дерзкую смелость» (С. 350-351. Курсив мой — К. Я.); «на дворе была метель и вьюга, и, несмотря на огромные отверстия вентиляторов, которые беспрестанно выпускают в воздух огромное количество теплоты, я должен был плотно закутываться в мою стеклянную епанчу» (С. 368. Курсив мой — К. Я.) ²²

Великие достижения человеческой техники, такие как «туннель под Каспийском морем» или «огромные отверстия вентиляторов» здесь бессильны перед грозными явлениями природы: «бурным морем» и «метелью и вьюгой». Словом, человек преодолевает природу силой техники только частично, и иногда природа обнаруживает свою яростную стихию и мстит человеку.

«аэростаты», которые писатель считает самым важным произведением технологии в «4338-ом году», так как они совершенно изменяют образ жизни людей. Аэростаты освобождают людей от оков тяжести, расширяют сферу их обитания и тем самым производят радикальный переворот в человеческом обществе: «Довольно замечательно, что все так называемые житейские условия возможны лишь в определенном пространстве и лишь на плоскости; так что все условия торговли, промышленности, местожительства и проч. будут совсем иные в пространстве» (4338, фрагменты, С. 385. Курсив Одоевского). Между тем, по мере того, как сфера действия людей расширяется благодаря аэростатам, Луна бросается в глаза людям. «Нашли способ сообщения с Луной; она необитаема и служит только источником снабжения Земли разными житейскими потребностями, чем отвращается гибель, грозящая Земле по причине ее огромного народонаселения». (4338, фрагменты, С. 386). Так, в «4338-ом году» считают, что аэростаты имеют потенциальную мощь, которая, как будто вектор человеческой цивилизации, направленный вверх, расширяет сферу действия людей в космическом масштабе. Но нельзя забыть о приближении кометы. Она как будто противостоит этому вектору и отталкивает его обратно к Земле.

Исследователи этого произведения как правило обращают внимание на перечень блестящих достижений технологии в будущем мире, не замечая того обстоятельства, что мир в «4338-ом году» ожидает в скором времени столкновения с Землей кометы. Правда, уверенные в преимуществе технологии над природой люди совсем не беспокоятся по поводу приближения кометы: ученые придумывают способы остановить приближение кометы к Земле, а светские люди не сомневаются в победе человеческой техники. Но следует заметить, что уверенность разных людей в безопасности Земли не кажется безусловной. Например, один светский мужчина, в трансе животного магнетизма, невольно проговаривается: «Признаюсь, хоть я и стараюсь показать, что не боюсь кометы, но меня очень пугает ее приближение» (4338, С. 367). И еще Цунгиев пишет своему другу: «Однако я не могу от тебя скрыть, что и здесь распространилось больше беспокойство в действие разные инструменты и снаряды — тревога была написана на всех лицах.» (4338, С. 352. Курсив мой —К. Я.)

«Тревога» скрывается в глубине души людей, ожидающих приближения кометы. Она охлаждает оптимизм беспечных людей в мире «4338-ого года». Но писатель увидел кризис человечества не только в борьбе против внешней природы — «бурного моря», «метели и вьюги» или ближающей «кометы». Несовершенство собственной человеческой природы, по мнению Одоевского, также ведет к неизбежному кризису человечества: «В Петербургских письмах (через 2000 лет). Человечество достигает того сознания, что природный организм человека не способен к тем отправлениям, которых требует умственное развитие; что, словом, оказывается несостоятельность орудий человека в сравнении с тою целию, мысль о которой выработать умственною деятельностию. Этою невозможностью постижения умственной цели, этою несоразмерностью человеческих средств с целию наводится на все человечество безнадежное уныние — человечество в своем общем составе занемогает предсмертною болезнию.» (4338, фрагменты, С. 387)

Таким образом, Одоевский затрагивает здесь не только проблему освоения внешней природы, но и преодоления «природного организма человека». Ему кажется неизбежным переустройство самого человеческого существа. Поэтому нельзя сказать, что мир в «4338-году» — просто оптимистическая утопия. Напротив, человечество ожидает внутренний и внешний кризис, который может привести к всеобщей гибели. Напряженное сознание кризиса скрыто сопутствует существованию технологичного мира в «4338-ом году». В этом отношении нам кажется справедливым, что Левицкий трактует мир в «4338-ом году» не столько как «a desirable Utopia», сколько как «an admonitory Utopia» ²³

«4338-й год» не был завершен. Поэтому сегодня мы ничего не знаем о том, смогли ли люди остановить приближение кометы или нет, и что случилось с людьми и природой. То есть на вопросы об исходе борьбы между природой и человеком, о возможности переустройства самого человека в этом произведении Одоевский не дал ответа. Впрочем, произведение, в котором разрешаются эти проблемы и даются ответы, было написано Одоевским двенадцатью годами ранее. Это рассказ «Два дни в жизни земного шара» (1828). Он, как и «4338-й год», посвящен приближению кометы и планетарному кризису. Люди с ужасом ожидают гибели, но только один старец остается спокойным и уверен в благополучном исходе. Происходит ужасная буря, но Земля остается целой. Комета не приносит гибели. В новом, перерожденном мире люди преодолевают свои несовершенства, предрассудки и болезни, и ожидают всемирный величественный карнавал и метаморфозу грядущего мира: «Настал общий пир земного шара; нет буйной радости на сем пиру; <...> уже давно они (люди — К. Я.) переступили чрез препоны, не допускавшие человека быть человеком; уже исчезла память о тех временах, когда грубое вещество посмеивалось усилиям духа, когда нужда уступала необходимости: времена несовершенства и предрассудков давно уже прошли вместе с болезнями человеческими, земля была обиталищем одним царей всемогущих, никто не удивлялся прекрасному пиру природы; <...> торжественная дума сияла на всех лицах и каждый понимал это безмолвное красноречие. Тихо земля близилась к солнцу и непалящий жар, подобно огню вдохновения, по ней распространялся. Еще мгновение — и небесное сделалось земным, земное небесным, солнце стало землею, и земля солнцем...» ²⁴

Оказывается, что столкновение кометы (внешней природы) с Землей необязательно приведет к гибели, напротив, глобальный катаклизм может способствовать возрождению человечества. То есть в этом рассказе Одоевский разрешает извечный конфликт природы и человека, дает ответ на вопрос об исходе борьбы, чего нет в «4338-ом году». Но вместе с тем, ответ этот слишком краткий, неясный и мистический. Что значит соединение небесного с земным, солнца с землей?²⁵ Это производит сильное впечатление, но совсем не объясняет, как именно происходит возрождение человечества, которое, кстати, наступает совершенно неожиданно. Может быть, если бы «4338-й год» был завершен, процесс переворота человечества был бы объяснен яснее и конкретнее. Но, к сожалению, вышло иначе.

Тем не менее, анализ содержания утопий Одоевского, от «Последнего самоубийства» и «Города без имени» до «4338-ого года» и «Двух дней в жизни земного шара», позволяет понять, что писатель видит глобальный характер конфликта между природой и человеком, конфликта, который может быть разрешен только через перерождение и возрождение человечества. Итак, когда люди преодолеют вещественную природу и внешнюю и внутреннюю (т. е. человеческую природу), только тогда появятся новые идеальные люди, в мире которых «грубое вещество» не посмеивается «усилиям духа» и «нужда» не уступает «необходимости».

Как Одоевский принял Шеллинга? — этот вопрос не так прост, как обычно думают многие исследователи. В понимании «природы» Одоевский, которого часто считают единомышленником немецких романтиков, отличается от них. Немецкие романтики высоко оценивали Шеллинга, сочувствуя его «натуральной философии» и понятию «живой природы». Между тем, Одоевский придавал серьезное значение не столько «натуральной философии», сколько «трансцендентальной философии». Его занимала не тайна природы, а тайна человеческого духа. Поэтому «природа» в его понимании механистична, что сближает его с мыслителями Просвещения.

Но, с другой стороны, он критикует и образ мыслей, согласно которому природа — простой объект, которым люди могут и должны владеть (Такой образ мыслей часто встречается в современном мире). Шеллинг и другие немецкие романтики старались преодолеть эту «ловушку» разума модернизованного мира, находя в природе принцип, одинаковый с духом, тогда как Одоевский подчеркивал отрицательную сторону соотношения природы и человека, то есть борьбу между природой и человеком, которую часто игнорируют в поэтической идеализации природы, и старался поставить проблемы, связанные с отношением человека и природы. Природа может стать врагом человека, когда тот понимает природу с точки зрения расчета и идеи вещественной выгоды. По мнению Одоевского, природа существует в гармонии с человеком только тогда, когда человек сознает свою самобытность. Итак, перед человеком ставится новая задача: он должен перестроить себя, чтобы гармонично сосуществовать с природой. И именно в своих «утопиях» Одоевский ставит эту проблему со всей остротой, в космическом масштабе.

Прискорбно, что Одоевский, слишком занятый серьезными научными штудиями, административной работой и светской жизнью, не обладал временем и терпением для детальной разработки поставленных им проблем. Он слишком неопределенно, показал и идеальное соотношение природы и человека, и процесс перерождения человека, ведущий к гармонии с природой. Однако громадной заслугой является только постановка глобальных проблем сосуществования человека и природы. Эту проблему продолжали исследовать деятели современной экологии и такие представители русского космизма, как Н. Федоров и В. Вернадский.²⁶

ПРИМЕЧАНИЕ

(1) Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., Axioma. 1996. С. 49.

(2) Одоевский В. Ф. Русские ночи. Л., Наука. 1975. С. 15. В дальнейшем цитаты из «Русских ночи» даются по этому изданию в тексте с указанием в скобках номера страницы и, если нужно, с сокращением «РН».

(3)см. Московский кружок любомудров. М., Наука. 1980. С. 3-11.

(4)Каменский. Московский кружок любомудров. С. 3-11.

(5)Сахаров В. И.

The life, times and milieu of V. F. Odoevsky 1804-1869 (London, Athlone Press: 1986), pp. 75-76.

(7) Сакулин В. И.

(8) Сакулин. Из истории русского идеализма. С. 132.

(9) Каменский. Московский кружок любомудров. С. 17.

(10) Московский кружок любомудров. С. 19.

(11) Одоевский В. Ф. Афоризмы из различных писателей по части современного германского любомудрия //Мнемозина. 1824. Ч. 2. С. 82.

(12) Каменский.

(13) Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. Т. 2. М., Искусство. 1974. С. 168.

(14) Каменский. Московский кружок любомудров. С. 18.

(15)

(16) Интересно, что в 1843-ом году Одоевский, после встречи с Шеллингом в Берлине, привез в Россию впервые брошюру Энгельса «Шеллинг и откровение», в которой Энгельс резко критикует реакционную философию позднего Шеллинга. См.:

(17) Это одна из сносок, которые в начале 1860-х годов Одоевский приготовил для несостоявшегося переиздания «Русских ночей».

«двумя друзьями » Фауста и читанных им вслух в «Ночи второй».

(19) Такое же определение «организма» можно найти в черновике Одоевского под названием «Организм». см. РН. С. 243-4.

«Организм»: РН. С. 243-4.

(21)см. Сакулин. Предисловие // Одоевский В. Ф. Романтические повести. Л., 1929 (Reprint: Oxford 1975). С. 17-19. Русский Фауст // Одоевский В. Ф. Последний квартет Бетховена. повести, рассказы, очерки, Одоевский в жизни. М., Московский рабочий. 1982. С. 32-34.

(22) «4338-ого года» даются по этому изданию. Страницы указываются в скобках после цитаты со сокращением «4338».

(23) A. Levitsky, "V. F. Odoevskij’s The year 4338: Eutopia or Distopia?" In: The Supernatural in Slavic and Baltic Literature: Essays in Honor of Victor Terras

(24) Взгляд сквозь столетия. Русская фантастика XVIII и первой половины XIX века. М., Молодая гвардия. 1977. С. 222.

"V. F. Odoevskij’s The year 4338," pp. 77-79.

(26) Русский космизм. Антология философской мысли. сост. С. Г. Семеновой. А. Г. Гачевой, М., Педагогика-Пресс. 1993. С. 34-38. В этой книге оценивают Одоевского как предшественника Н. Федорова и В. Вернадского в истории русского космизма. 

Slavistika. The Bulletin of Department of Slavic languages and literatures, Graduate School of Humanities and sociology, the University of Tokyo, 1997, No. 12, pp. 18-33. (Japanese)