О роли и значении образа «ночи» в «Русских ночах» В. Ф. Одоевского
1
Образ ночи играет важную роль в мифологических, библейских, литературных текстах. Приоритет мистического над бытовым, бессознательного над сознательным, иррационального над рациональным, характерный для романтической литературы, выражается в преобладании ночной темы над дневной1, поэтому, например, в таких романтических произведениях, как «Гимны к Ночи»(Hymnen an die Nacht) Новалиса или в некоторые стихотворения Тютчева «ночь» является значительным поэтическим символом.
В. Ф. Одоевского, русского писателя, философа, музыкального критика, популяризатора научных знаний и общественного деятеля исследователи считают одним из представителей так называемого «философского романтизма». С этой точки зрения рассматривается и его главное произведение «Русские ночи»(1844). Судя уже по заглавию, образ «ночи» играет в нем важную роль. Так, по мнению А. М. Ступеля: «Самое название цикла указывает на умозрительно-созерцательное содержание его, поскольку ночь в понимании романтиков — время глубокого раздумья, время, когда постигаются тайны бытия»,2 а В. Н. Маймин считает, что «в соответствии с традицией философского романтизма, ночь — это время и условие познания: время духовной ясности и раскрепощения мысли. В ночи полнее и глубже постигаются тайны человеческие и тайны мироздания. Так это было в поэтическом представлений Юнга и Новалиса, в представлениях русских поэтов-любомудров и Тютчева».3
По нашему мнению, такая интерпретация этого произведения и выраженных в нем идей Одоевского несколько наивна: образы «ночи» в «Русских ночах» и некоторых других произведениях Одоевского не совпадают с образами «ночи», которые Ступель и Маймин считают свойственным Одоевскому.
Более адекватно, на наш взгляд, интерпретирует текст Ю. В. Манн. Особенно существенны два его следующих замечания по поводу образа «ночи»: во-первых, в «Русских ночах» он не имеет ни шеллингианского, ни мистического значения; во-вторых, кроме образа «ночи», у Одоевского очень важен образ «солнца».4 Последнее замечание особенно существенно, потому что помогает понять самобытность образа «ночи» в этом произведении. К сожалению, Ю. Манн только интерпретирует «ночь» как «символ кризисного момента, мучительных исканий, недовольства собою», «солнце» — как символ истины и гармонии, а смену ночи и солнца (дня) как смену поколений. Мы полагаем, что следует обратить внимание на первое слово заглавия — «Русские ночи», то есть, ответить на вопрос: почему в заглавии присутствует прилагательное «русские»?
Соглашаясь в основном с точкой зрения Ю. Манна, мы в то же время предлагаем свое понимание роли и значения образа «ночи» в данном произведении.
2
«Русские ночи» состоят из одиннадцати частей: «Введение», девять «Ночей» и «Эпилог». Диалог четырех современных юношей: Фауста, Ростислава, Виктора, Вячеслава является «рамкой» этого произведении, и в эту диалогическую рамку вставлены «рукописи» двух старых друзей Фауста, искателей предшествующего поколения (многие из этих «рукописей» были написаны и изданы Одоевским отдельно раньше «Русских ночей»). П. Н. Сакулин и Н. Корнуэлл возводят такой композиционный принцип к сборнику средневековых арабских сказок «Тысяча и одна ночь», к книге А. Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии»(1828), повестям Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»(1831-2), «Ночному пейзажу»(Die Nachtwachen) Бонавентуры (1804) и «Флорентийским ночам» (Florentininsche Nachte) (1836) Гейне.5 Заглавия перечисленных произведений показывают, что действие «цикла рассказов в общей диалогической раме» часто происходит вечером или ночью.6 Можно предположить, что, следуя этой литературной традиции, Одоевский назвал свое произведение «Русскими ночами».
Вероятно, что обращение к «ночной теме» обусловлено и образом жизни автора. В 1830-1840-х годах у Одоевского был салон в Петербурге, посетителями которого были такие знаменитые люди, как Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, В. Соллогуб, М. Глинка, Даргомыжский, Соболевский и другие. Салон открывался ночью. В. Ленц свидетельствует, что «прийти <...> прежде 11 часов было рано»,7 а современная исследовательница сообщает что, салон был открыт с девяти вечера до двух часов ночи каждую субботу. 8
«Русских ночах» четыре друга также ведут беседы «ночью». Например, в «Ночи первой» Ростислав смотрит на часы и узнает, что сейчас «два часа за полночь»,9 а Фауст отвечает на вопрос одного из друзей, что «карета есть механический снаряд для употребления людей, приезжающих в четыре часа ночи» (С. 13). В «Ночи второй» молодые люди опять приезжают к Фаусту «около полуночи»(С. 13). Глава кончается на заре. («Но уже утро, господа...», С. 27). «Ночь шестая» начинается «в обыкновенное время их бесед»(С. 76), то есть около полуночи, кончается опять на рассвете («Однако, друзья мои, уже близко восхождение солнца...», С. 86). Наконец, в начале «Ночи девятой» упоминается заходящее солнце («Вечернее солнце пылало над величавой рекою...», С. 132).
Тщательное прочтение текста позволяет заметить еще одну черту образа «ночи».
В начале «Ночи шестой» беседа ведется именно о «ночи». Ростислав дает друзьям такую задачу: «отчего ты, и мы все любим полунощничать? отчего ночью внимание постояннее, мысли живее, душа разговорчивее?» (С. 76). Один объясняет это «тишиной ночи», другой — «физиологическим явлением», но Ростислав неудовлетворен их ответами. Наконец, Фауст отвечает на этот вопрос так:
«Если б я был из ученых, я бы тебе сказал с Шеллингом, и что с незапамятной древности ночь почиталась старейшим из существ, и что недаром наши предки славяне считали время ночами; если б я был мистиком, я объяснил бы тебе это явление весьма просто. Видишь ли: ночь есть царство враждебной человеку силы; люди чувствуют это и, чтоб спастись от врага, соединяются, ищут друг в друге пособия: оттого ночью люди пугливее, оттого рассказы о привидениях, о злых духах ночью производят впечатление сильнее, нежели днем...»(С. 77)
Сакулин, цитируя это место, заключает, что Фауст отдает предпочтение мистицизму и идеализму.10 Однако, следует заметить, что «Если б я был из ученых» и «если б я был мистиком» — выражение сослагательного наклонения (это справедливо заметил Ю. Манн11 ). То есть такое мистическое и идеалистическое понимание «ночи» — не собственное объяснение Фауста. Свое объяснение он представляет дальше:
«<...> действительно во время ночи все вредные влияния природы на организм человека усиливаются: растения не очищают воздуха, но портят его; роса получает вредное свойство; опытный медик преимущественно ночью наблюдает больного, ибо ночью всякая болезнь ожесточается». (С. 78)
Последнее его замечание о ночи имеет не столько мистический, сколько крайне физиологический, научный и аналитический характер.
Такая аналитическая тенденция Одоевского не исключение. То же самое наблюдается, например, в «Письме к графине Р-й, о привидениях, суевериях, страхах, обманах чувств, магии, каббалистике, алхимии и других таинственных науках»(1839).12 Замечательно, что здесь Одоевский толкует сверхъестественные явления крайне рационально, иногда даже чересчур рационально.13 Он решительно заявляет, что хочет «объяснить все эти страшные явления, подвести их под общие законы природы, содействовать истреблению суеверных страхов».14 Это ясно характеризует его отношение к сверхъестественным явлениям.
Еще одну рациональную тенденцию демонстрирует «Примечание к «Русским ночам», написанное позднее, в начале 1860-х годов: «<...> его (Гофмана —К. Я.) чудесное всегда имеет две стороны: одну чисто фантастическую, другую — ; <...> в обстановке рассказа выставляется все то, чем это самое происшествие может быть объяснено весьма просто, — таким образом, и волки сыты и овцы целы; естественная наклонность человека к чудесному удовлетворена, а вместе с тем не оскорбляется и пытливый дух анализа; (Курсив мой — К. Я.) 15
Здесь Одоевский подчеркивает реалистическую, аналитическую сторону «чудесного» Э. Т. А. Гофмана. Независимо от справедливости этого замечания, оно тоже красноречиво свидетельствует об отношении писателя к мистическому: Одоевский интересуется «мистическим», но он не «мистик». Напротив, он в сущности рационалист, разумно относящийся к чудесному.
Следовательно, нет оснований, считать его таким же романтиком, как Новалис или Тютчев. В «Русских ночах» образ «ночи» истолковывается не мистически, а, напротив, рационалистически. Это свидетельствует о своеобразии позиции Одоевского в русском и европейском романтизме. 16
3
Обращает на себя внимание следующее рассуждение в «Ночи шестой»:
«Ты замечал ли, что задолго до заката солнечного, особливо на нашем северном небе, на конце горизонта, за дальними облаками, появляется багровая полоса, не похожая на вечернюю зарю, ибо в это время солнце еще светит во всем своем блеске: это часть утренней зари для жителей другого полушария. Стало быть, каждую минуту есть рассвет на земном шаре, чтоб каждую минуту часть его обитателей, как очередный часовой, восставала на стражу. <...> Солнце благосклоннее к человеку: оно символ какого-то предпочтения в его пользу; оно прогоняет вредные туманы; оно заставляет грубое растение обрабатывать для человека жизненную часть воздуха; оно бодрит сердце, и оттого, может быть, так сладок сон человека при восхождении солнца; он чует символ своего союзника и безмятежно засыпает под его теплым и светлым покровом....» (С. 78. Курсив мой — К. Я. )
Как уже говорилось, образ «солнца» в этом произведении также очень важен. Ответ на вопрос: почему заглавие этого произведения — «Русские ночи», тесно связан именно с образом «солнца».
Во-первых, надо учесть, что это произведение первоначально называлось не «Русские ночи». «Русские ночи» были опубликованы впервые в 1844 году, как первый из трех томов «Сочинений князя В. Ф. Одоевского». Но было предшествующее произведение под названием «Дом сумасшедших», написанное в первой половине 1830-х годов. По Н. Гоголю, это было бы циклом рассказов, который соединяет около десяти рассказов под одном заглавием.17 «Русских ночей» («Последний квартет Бетховена»(1830), «Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi»(1831), «Импровизатор»(1833), «Себастиян Бах»(1835)), и статью «Кто сумасшедшие?», которая была бы предисловием к этому произведению. Как свидетельствует сам Одоевский, «эпилог» для этого цикла был написан уже в 1834 году.18 Из заглавия и содержания рассказов ясно, что главная тема «Дома сумасшедших» — о безумии и искусстве, поэтому цикл имеет ярко выраженный романтический характер, как произведения немецких романтиков, например Гофмана. 19
Однако, «Дом сумасшедших» не был завершен. Вместо этого, в 1836 году был издан отрывок «Русских ночей», которые унаследовали замысел «Дома сумасшедших». Что же побудило Одоевского изменить заглавие «Дом сумасшедших» на «Русские ночи»?
На этот вопрос помогает ответить письмо Одоевского к Шевыреву от 17 ноября 1836 г. В нем писатель говорит о знаменитых «философских письмах» Чаадаева: «два года тому назад, не имея почти никакого понятия о мыслях Ч., я написал эпилог, заключающий книгу («Дом сумасшедших»— К. Я. (смотри в Библ. для Чтения: Кто сумасшедший) и в Русских Ночах, о том, что Россия должна такое же действие произвесть на ученый мир, как некогда открытие новой части света, и спасти издыхающую в Европейском рубище науку».20
Это замечание свидетельствует о том, что, кроме вопроса о безумии и искусстве, в «Доме сумасшедших» присутствовала еще одна важная тема — это вопрос о «народах», о миссии России: как Россия может спасти погибающую Европу?
Аналогичным проблемам посвящены статьи Одоевского середины 1830-х начала 1840-х гг. Например, в «Психологических заметках»(1843) и в рукописи «Русские ночи, или о необходимости новой науки и нового искусства»( середина 1830-х гг.) содержатся замечания о судьбе народов с точки зрения философии истории. Кроме того, в отличие от рассказов о «художниках», которые были написаны в первой половине 1830-х гг., рассказы в второй половины 1830-х гг. повествуют о расцвете и гибели народа, например, «Город без имени»(1839), «4338 год. Петербургские письма»(1840). Таким образом, переход от «Дома сумасшедших» к «Русским ночам» есть переход от темы о «безумии и искусстве» к теме о «народах». Иначе говоря, тема «России» заменяет тему «сумасшедших».
Учитывая эти замечания о творческой истории текста, рассмотрим значение «ночи» и «солнца» в «Русских ночах». В «Эпилоге» авторы рукописи патетически говорят о их напрасном путешествии искания:
«Вдали алела ; но вокруг нас веял ветер полуночи, холод проникал до костей, и мы повторяли: «страдание!» Не для нас эта заря, не для нас это солнце— страдание! — Эти листки опалены его жгучею теплотою!» (С. 146. Курсив мой — К. Я.)
Далее образ «какого-то непонятного солнца» постепенно обретает националистическую краску. Он подчеркивает контраст между «старой, одряхлевшей» Европой и «новой», «невинной» Россией:
«Много царств улеглось на широкой груди орла русского! В годину страха и смерти один русский меч рассек узел, связывавший трепетную Европу, — и блеск русского меча доныне грозно светится посреди мрачного хаоса старого мира...» (С. 148. Курсив мой — К. Я.)
— с «мрачным хаосом старого мира т. е. с тьмой. «Свет», в свою очередь связан с «солнцем», а «тьма» — с «ночью». «Рукопись «старых друзей Фауста в «Эпилоге» кончается таким призывом: «Тебя, новое поколение, тебя ждет новое солнце, тебя! <...> Девятнадцатый век принадлежит России!» (С. 149. Курсив мой — К. Я.)
— «солнце», символ блестящего будущего, а Европа — «ночь», дряхлый, изживший себя мир. Но почему заглавие этого произведении — «Русские »? Какая связь между заглавием и образами «солнца» и «ночи»? Как выше сказано, в «Русских ночах» время идет от «заката солнца» к «восходу солнца» через «полночь». Связь течения времени с образами «солнца» и «ночи», можно условно изобразить в следующей схеме (Схема 1).21
Схема 1 показывает, что в прошлом Европа восходила, как «солнце», но в настоящем, она «села», то есть ослабла, развратилась и попала в «ночь», «мрачный хаос старого мира».
Так, описание заката солнца в «Ночи девятой» окрашено грустью и тоской, которые соответствуют падению Европы.
«Вечернее солнце пылало над величавой рекою; алые облака рассыпались по сизому небу, и каждое светилось стороною, обращенною к солнцу, а другою исчезало в тумане. — Фауст сидел у окна, то перебирая листы старой книги, то смотря, как багровый отблеск речной волны расстилался по стенам комнаты и придавал картинам, статуям, всем неодушевленным предметам трепетание жизни. Наш философ был задумчивее обыкновенного<...> его мечты, казалось, были важны и грустны; когда он перелистывал свою старую книгу — тогда ясность снова сообщалась его взорам; когда он отводил их от книги, как бы желая во внутренности души сосредоточить смысл читанного, — снова грусть появлялась на лице философа». (С. 132. Курсив мой — К. Я.)
Фауст скорбит о падении Европы, так как в «Эпилоге» следующем сразу за «Ночью девятой», герои рассуждают именно о погибающей Европе.
Замечательно и то, что, при упоминании ночи и Европе вместе, образ «ночи» имеет крайне отрицательный оттенок. В «Эпилоге» Фауст упрекает Европу за ночную работу детей, ссылаясь на мнение английского доктора Юра.
«<...>на замечание одного умного лондонского врача, который без церемонии сказал, что ночная работа — гибель для здоровья и особенно в детском возрасте препятствует правильному развитию тела, доктор Юр насмешливо и с чувством оскорбленного достоинства доказывает медицинскому факультету, что машины сильно освещены газом и, следственно, ночная работа не может быть вредна детям...» (С. 156).
Образ «освещенной газом ночи» является одним из примеров, которые показывают бесчеловечность современной Европы и ее «мрачный хаос». В этом контексте, можно толковать эпиграф из «Божественной комедии» Данта22 как намек на безнадежное положение современной Европы.
«настоящего» к «будущему», ей суждено «взойти», стать «солнцем» и выполнить свою великую миссию. Интересно, что восход солнца изображен как грандиозно-прекрасное и радостное явление, по контрасту с грустным описанием заката солнца:
«Но уже утро, господа. Посмотрите, какие роскошные, багряные полосы разрослись от не восшедшего еще солнца; посмотрите, как дым с белых кровлей клонится к земле, с каким трудом стелется по морозному воздуху, — а там... там, в недостижимой глубине неба — и свет, и тепло, будто жилище души, — и душа невольно тянется к этому символу вечного света...» (С. 27) Великолепие восхода солнца символизирует блестящее будущее России.
Таким образом, в рассмотренном нами произведении Одоевского, образ «ночи», связан с историко-философской концепцией писателя, который предвидит грядущий упадок Европы и процветание России. Взгляды писателя на динамику исторического развития символизируются в образах «ночи» и «солнца». Название этого произведения — «Русские ночи», говорит о том, что Россия, по мнению Одоевского, пока остается «ночью», то есть отстает от Европы, но скоро взойдет «солнцем» как спаситель старого мира — Европы.
4
«Русских ночах» резко отличается от мистического образа ночи, который исследователи обычно считают свойственном романтизму. С одной стороны, этому образу дается не мистическое, а естественнонаучное толкование, с другой — он функционирует в произведении как символ судьбы народов и стран, Европы и России. Словом, здесь Одоевский выступает не представителем «философского романтизма», а «рационалистом» и «патриотом» (впрочем, последнее также свойственно романтизму). В разноплановом и неоднозначном образе «ночи» в этом произведении отразилась сложность творческой индивидуальности, литературной и идейной позиции Одоевского.
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) О значении «дня» и «ночи» в русской поэзии см. E. Egeberg, "«Night» and «Day» in Russian Romantic Poetry," In: N. A. Nilsson N. A, ed., Russian Romanticism. Studies in the Poetic Codes (Stockholm, Almqvist & Wiksell International, 1979), pp. 188-203. (образы «дня» и «ночи» в стихах Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета и Анненского).
(2) В. Ф. Одоевский. 1804-1869. Л., Музыка. 1985. С. 17.
(3) Маймин В. Н. Владимир Одоевский и его роман «Русские ночи»// Одоевский В. Ф.
(4) Манн Ю. В. В. Ф. Одоевский и его «Русские ночи» // Манн Ю. В. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). М., Искусство. 1969. С. 137-40.
(5) Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель. Т. 1. Ч. 2. М., 1913. С. 226-7; N. Cornwell, "V. F. Odoevsky’s Russian Nights: Genre, Reception and Romantic Poetics," In: Essays in Poetics. Vol. 8, no. 2, 1983, pp. 35-41, 46. Корнуэлл называет еще «Петербургские вечера» (Les Soirees de Saint-Petersburg) Жозефа де Местора (1821). Это произведение не «цикл рассказов в общей диалогической раме», но в диалогической форме похоже на «Русские ночи». И в его заглавии тоже есть слово «вечер»( Les Soirees).
(6) Эйхенбаум говорит, что «обычное явление для русских беллетристов 30-х годов соединение разных новелл под видом «вечера» и подробно рассуждает о форме романа в 1830-х годах. см. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки.// О литературе. М., Советский писатель. 1987. С. 258-9.
(7) Ленц В. Одоевский В. Ф. Последний квартет Бетховена. М., Московский рабочий. 1982. С. 339.
(8) Голубева О. Д. В. Ф. Одоевский.// В. И. Собольщиков. В. Ф. Одоевский. М., Книга. 1983. С. 154.
(9) Одоевский. Русские ночи. С. 9. Все цитаты из «Русских ночей» даются по этому изданию. Страницы указываются в скобках после цитаты.
(10) Сакулин.
(11) Манн. В. Ф. Одоевский и его «Русские ночи». С. 138.
(12) Одоевский В. Ф. Письма к графине Е. П. Р... й. О привидениях, суеверных странах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других тайнственных науках // Сочинения князя В. Ф. Одоевского. Ч. 3, СПб., 1844. С. 307-59.
(13) Например, в «Письме 3-ем» Одоевский, говоря о разных чудесах при лунном свете таких, как оживление вампиров и мертвецов, объясняет их тем, что «свет луны удивительно способствует обману зрения», и ссылается на «действительно случившийся анекдот» о одном путешественнике, увидевшем привидение, оказавшееся оптическим обманом. ( Письма к графине Е. П. Р... й. С. 323-6)
(14) Одоевский. Письма к графине Е. П. Р... й. С. 308.
(15) «Русским ночам».// Одоевский. Русские ночи. С. 189.
(16) В. В. Сахаров говорит, что Одоевский похож не столько на Гофмана, сколько на американского поэта, новеллиста, критика Эдгара Аллана По. «Дидактическая, «научная» фантастика Эдгара По ближе Одоевскому, нежели слишком причудливое и своенравное творчество Э. Т. А. Гофмана». (см. Сахаров В. В. «Одоевский был типичнейшим рационалистом, духовным сыном и наследником эпохи Просвещения" и замечает рационалитические, классические, "архаистические» элементы в Одоевском-«романтике». (см. Сахаров В. В. В. Ф. Одоевский и ранний русский романтизм. // Известия Академии наук СССР. серия литературы и языка, Т. 34, 1975, С. 405-18.). Таким образом рационалистическая тенденция свойственна Одоевскому на протяжении всей его жизни.
(17) Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. Т. 10. М., Изд-во Академии наук СССР. 1940. С. 247-8.
Одоевский В. Ф. Письмо к Шевыреву от 17 ноября 1836 г. // Сакулин. Из истории русского идеализма. Т. 1. Ч. 1. С. 612.
«Доме сумасшедших» см. Сакулин. Из истории русского идеализма. Т. 1. Ч. 2. С. 202-13; Турьян М. А. Странная моя судьба. М., Книга. 1991. С. 192-210.
(20)
(21) Выражения: «русское солнце», «русская ночь», «европейское солнце» и «европейская ночь» в Схеме 1 — условны, в «Русских ночах» их нет. Но в его «4338-годе», в конце «письма 6-ого» есть выражение: «русское солнце», когда русский ученый Хартин объясняет Цунгиеву, студенту Главной Пекинской школы, о низком слое России.
«Скажите, — спросил я, — откуда могли взяться такие люди в русском благословенном царстве?»«Они большею частью пришельцы из разных стран света; незнакомые с русским духом, они чужды и любви к русскому просвещению; им бы только нажиться, — а Россия богата. В древности такого рода людей не существовало, по крайне мере об них не сохранилось никакого предания. Один мой знакомый, занимающийся сравнительною антропологиею, полагает, что этого рода люди происходят по прямой линии от кулашных бойцов, некогда существовавших в Европе. Что делать! Эти люди — темная сторона нашего века; надобно надеяться, что с большим распространением просвещения исчезнут и эти пятна на ».
(4338-й год. Петербургские письма // Одоевский В. Ф. Романтические повести. Л., 1929 [Reprint: Oxford 1975]. С. 378-9. Курсив мой — К. Я.)
«солнца», общий между «Русскими ночами» и «4338-годом». и предлагает интересное толкование утопии «4338-года» . (см. A. Levitsky, "V. F. Odoevskij’s The Year 4338: Eutopia or Dystopia?" In: The Supernatural in Slavic and Baltic Literature: Essays in Honor of Victor Terras (Ohio: 1988), pp. 72-82)
(22)
Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi ritorovai per una selva oscura
Земную жизнь пройдя до полвины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
(перевод М. Л. Лозинского) ( Русские ночи. С. 7)
Впервые - , 1995, No. 11, pp. 96-109. (Japanese)