Поиск по творчеству и критике
Cлово "PRO"
Входимость: 2. Размер: 127кб.
Входимость: 1. Размер: 124кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 127кб.
Часть текста: Комиссия по церковному пению (переписка с А. В. Головкиным и другими лицами) В этом разделе публикуется переписка Одоевского с крупными государственными деятелями: великим князем Константином Николаевичем (братом императора Александра II), министром народного просвещения А. В. Головниным, а также старым другом Одоевского и приближенным к великому князю лицом - князем Д. А. Оболенским. Основная тема переписки - деятельность Комиссии по церковному пению, точнее, Особой комиссии для рассмотрения предложений министра народного просвещения относительно обучения церковному пению в начальных народных училищах. Комиссия была учреждена по высочайшему указу от 22 декабря 1865 под председательством великого князя Константина Николаевича и в составе принца Петра Георгиевича Ольденбургского, министров императорского двора графа В. Ф. Адлерберга и народного просвещения А. В. Головнина, а также сенатора и гофмейстера князя В. Ф. Одоевского, статс-секретаря, управляющего московским главным архивом Министерства иностранных дел князя Д. А. Оболенского, обер-прокурора Св. Синода графа Д. А. Толстого, митрополита Московского Филарета, с приглашением директора Придворной капеллы Н. И. Бахметева. Комиссия работала несколько месяцев и в марте 1866 представила свое заключение на рассмотрение императора, который утвердил журнал комиссии и выразил желание, чтобы великий князь Константин Николаевич председательствовал в имеющем быть учрежденном, по предложению Комиссии, специальном Комитете (Комиссии) для составления учебника церковного пения и нотных переложений для народных школ. С работой первой комиссии связаны два весьма важных для истории русской духовной музыки текста: "Мнение кн. В. ...
Входимость: 1. Размер: 124кб.
Часть текста: - и это одинаково можно сказать как о его служебной и общественной деятельности, так и о личной семейной жизни. Уже с середины 40-х годов в его высказываниях проскальзывает желание расстаться с Петербургом и, переселившись в какой-нибудь тихий уголок, коротать свои дни на покое. В последующие годы это желание усиливается и крепнет. Но не так-то легко было порвать все связи и уехать куда бы то ни было, - хотя бы на мызу Ронгас (небольшой кусочек земли на берегу Финского залива под Выборгом, приобретенный Одоевским в середине 40-х годов), где он первоначально и мечтал провести свою старость. Помимо того что Одоевский нравственным долгом каждого человека считал отдавать свои силы государству (то есть служить), помимо невозможности для него лично жить в глуши вне соприкосновения с общественностью, перед ним неотвязно вставал всегда и всюду преследовавший его, проклятый денежный вопрос: не служить было нельзя еще и потому, что иных источников существования не было. Поэтому приходилось мириться с существующим положением и ждать. И лишь последовавшее в начале 60-х годов назначение Одоевского сперва присутствующим, а потом первоприсутствующим московского департамента Сената {Одоевский был назначен с 15 октября 1861 первоприсутствующим 6-го департамента Сената; с 28 декабря 1862 - присутствующим 8-го департамента и с 25 декабря 1864 - первоприсутствующим 8-го департамента Сената.} разрешило наконец эту проблему, над которой он бился в течение долгих лет. Москва во многих отношениях привлекала Одоевского. Здесь он родился, вырос, здесь начал свою служебную и общественную деятельность; с Москвой связывали его не только воспоминания, но и оставшиеся в живых друзья и товарищи юных лет (Погодин, Верстовский, Соболевский, Кошелев). Здесь как нигде в другом месте он мог и служить, и принимать участие в общественной жизни, и работать в области интересовавших его вопросов науки и искусства, будучи в то же время свободным от всех обременительных придворных и светских...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: днем видит, что его друзья к нему холодеют, принимают какой-то странный, по крайней мере для него, образ, и он перестает их узнавать в этом непонятном наряде, и потом этот человек уверяет, что еще они о нем помнят. Письмо твое я получил сегодня, т. е. 20 августа, почти два месяца после того, как ты его написал, я бы мог получить его двумя неделями раньше, ибо еще 8 августа возвратился из моей блаженной Чухландии, где между камней (слава Богу — не людей), нагретых солнцем, я запасаюсь силами душевными и телесными ради моей трещоточной жизни, в которой держит меня провидение; но твой винокур что ли держит его у себя под предлогом, что не знал, где я живу, когда это в Петербурге знают на всех перекрестках. Твой винокур объявил мне, что едет завтра — спешу отвечать тебе, как под перо попадется, — ибо голова у меня трещит и сердце выскочить хочет от всего, что я должен, необходимо должен сказать на твое письмо, оно меня и тронуло, и взбесило, и удивило. С чего начать — мысли так и рвутся на бумагу — буду держаться порядка твоего письма. Во-первых, писать мне к тебе несколько легче, нежели с тобою говорить, потому что ты в диалектике, как в поле, во что бы ни стало хочешь нагнать зайца и затравить его. На бумаге мне удобнее обороняться против твоего диалектического наездничества, ибо не увлекусь твоим прекрасивым живым словом, не забудусь под твоим обаянием и выскажу вполне то, что считаю за истину в глубине души и для которой нахожу математическое подтверждение в двадцатилетней жизни, поставившей меня...